Библиотека |
Литературный раздел |
Книжный магазин
Гоголь Н. В.
Мёртвые души. том 1. глава 11.
Отрывок: притча про патриотов и Кифу Мокиевича.
* * *
[...]
Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов,
которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними
делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но
как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества,
появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они
выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха,
и подымут вдруг клики: "Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об
этом? Ведь это все, что ни описано здесь, это все наше - хорошо ли это? А
что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе. Думают,
разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?"
Да такие мудрые
замечания, особенно насчет мнения иностранцев, признаюсь, ничего нельзя
прибрать в ответ. А разве вот что: жили в одном отдаленном уголке России два
обитателя. Один был отец семейства, по имени Кифа Мокиевич, человек нрава
кроткого, проводивший жизнь халатным образом. Семейством своим он не
занимался; существованье его было обращено более в умозрительную сторону и
занято следующим. как он называл, философическим вопросом: " Вот, например,
зверь, - говорил он, ходя по комнате, - зверь родится нагишом. Почему же
именно нагишом? Почему не так, как птица, почему не вылупливается из яйца?
Как, право, того: совсем не поймешь натуры, как побольше в нее углубишься!"
Так мыслил обитатель Кифа Мокиевич. Но не в этом еще главное дело. Другой
обитатель был Мокий Кифович, родной сын его. Был он то, что называют на Руси
богатырь, и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя, двадцатилетняя
плечистая натура его так и порывалась развернуться. Ни за что не умел он
взяться слегка: все или рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на
чьем-нибудь носу. В доме и в соседстве все, от дворовой девки до дворовой
собаки, бежало прочь, его завидя; даже собственную кровать в спальне изломал
он в куски. Таков был Мокий Кифович, а впрочем, был он доброй души.
Но не в
этом еще главное дело. А главное дело вот в чем: "Помилуй, батюшка барин,
Кифа Мокиевич, - говорила отцу и своя и чужая дворня, - что у тебя за Мокий
Кифович? Никому нет от него покоя, такой припертень!" - "Да, шаловлив,
шаловлив, - говорил обыкновенно на это отец, - да ведь как быть: драться с
ним поздно, да и меня же все обвинят в жестокости; а человек он
честолюбивый, укори его при другом-третьем, он уймется, да ведь гласность-то
- вот беда! город узнает, назовет его совсем собакой. Что, право, думают,
мне разве не больно? разве я не отец? Что занимаюсь философией да иной раз
нет времени, так уж я и не отец? Ан вот нет же, отец! отец, черт их побери,
отец! У меня Мокий Кифович вот тут сидит, в сердце! - Тут Кифа Мокиевич бил
себя весьма сильно в грудь кулаком и приходил в совершенный азарт.
- Уж если
он и останется собакой, так пусть же не от меня об этом узнают, пусть не я
выдал его".
И, показав такое отеческое чувство, он оставлял Мокия Кифовича
продолжать богатырские свои подвиги, а сам обращался вновь к любимому
предмету, задав себе вдруг какой-нибудь подобный вопрос: "Ну а если бы слон
родился в яйце, ведь скорлупа, чай, сильно бы толста была, пушкой не
прошибешь; нужно какое-нибудь новое огнестрельное орудие выдумать".
Так
проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из
окошка, выглянули в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать
скромно на обвинение со стороны некоторых горячих патриотов, до времени
покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм
нежно любимого ими отечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а
о том, чтобы только не говорили, что они делают дурное. Но нет, не
патриотизм и не первое чувство суть причины обвинений, другое скрывается под
ними. К чему таить слово? Кто же, как не автор, должен сказать святую
правду?
Вы боитесь глубоко устремленного взора, вы страшитесь сами устремить
на что-нибудь глубокий взор, вы любите скользнуть по всему недумающими
глазами.
Вы посмеетесь даже от души над Чичиковым, может быть, даже
похвалите автора, скажете: "Однако ж кое-что он ловко подметил, должен быть
веселого нрава человек!" И после таких слов с удвоившеюся гордостию
обратитесь к себе, самодовольная улыбка покажется на лице вашем, и вы
прибавите: "А ведь должно согласиться, престранные и пресмешные бывают люди
в некоторых провинциях, да и подлецы притом немалые!" А кто из вас, полный
христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных
бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос:
"А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?" Да, как бы не так! А вот
пройди в это время мимо его какой-нибудь его же знакомый, имеющий чин ни
слишком большой, ни слишком малый, он в ту же минуту толкнет под руку своего
соседа и скажет ему, чуть не фыркнув от смеха: "Смотри, смотри, вон Чичиков,
Чичиков пошел!" И потом, как ребенок, позабыв всякое приличие, должное
званию и летам, побежит за ним вдогонку, поддразнивая сзади и приговаривая:
"Чичиков! Чичиков! Чичиков!"
[...]
Гоголь Николай Васильевич.
| . | . | . | mail: Lukes@bk.ru |
| Сайт опубликован 3 ноября 2007г. |
